У НАС И ДЕТСТВА НЕ БЫЛО

Скольких человеческих судеб коснулась война, скольких обездолила? Война не выбирает, перед ее страшным ликом были равны все - и стар, и млад. Но насколько трагично потерянное детство, детство, лишенное радости и смеха, наполненное страданиями, голодом, смертями самых близких людей? Многие дети войны так и не дождались своих отцов и братьев с полей сражений, с ранних лет познали непосильный труд на колхозных полях и заводах. В то время они быстро взрослели. Дети погибали от бомб и снарядов, умирали от голода. Одни пережили фашистскую оккупацию, другие были угнаны в Германию или отправлены в концентрационные лагеря.

16 января 2010 года, в день освобождения города Россоши и Россошанского района от немецко-фашистских захватчиков, в нашей Евстратовской школе проходило вручение юбилейных медалей к 65– летию Великой Отечественной войны. В актовом зале собрались пожилые люди, бывшие в войну детьми. В этот день они как будто заново пережили то время. Их рассказы были настоящим откровением для меня и для других. Среди присутствующих была Баранова Анастасия Васильевна – простая русская женщина, во время войны она была подростком и наяву пережила все ужасы и тяготы той поры. Её яркий рассказ о пережитом взволновал многих присутствующих.

Как хорошо, что человек наделён памятью, благодаря которой он может вернуться в прошлое, чтобы вспомнить родных и близких людей, счастливые моменты жизни, обычно, это детские годы. А если память воссоздаёт другие события, которые порой не дают уснуть, страшные, жестокие и горькие?

На занятии школьного краеведческого кружка наш учитель истории Зубарева Елена Ивановна дала задание встретиться с участниками награждения, побеседовать и записать их рассказы о военном детстве. Я выбрала для встречи свою дальнюю родственницу – Баранову Анастасию Васильевну. Она хорошо помнит то страшное время, и её рассказ стал основой моего исследования.

…Родилась я в 1927 году в селе Глазово Нижнедевицкого района Воронежской области. Мои родители – Зюзгин Василий Сергеевич и Зюзгина Ефросинья Кузьминична - были рядовыми колхозниками. Деревня в ту пору жила бедно - не было ни электричества, ни радио, ни телефонов, в колхозе не было ни одной машины. В 1940 году я окончила 5 классов школы по всем предметам на «отлично». В качестве поощрения, меня направили в пионерский лагерь, но родители не отпустили. Нас в семье было шестеро детей, а я самая старшая, так что забот мне хватало.

В воскресенье, 22 июня 1941 года, отец наш был в Нижнедевицке. Там, на площади, по радио объявили, что началась война. Папа пришёл домой, как в воду опущенный, и никому ничего не сказал. Всю ночь не спал. Мама спрашивала его: «Что с тобой? Может у тебя что болит?» Но он так нечего ей и не сказал, а утром, в десять часов, приехал из района уполномоченный и велел немедленно председателю собрать всех людей на собрание. Уполномоченный объявил, что началась война, и вручил повестки всем военнообязанным с распоряжением на следующий день явиться в военкомат. Эта новость была, как гром с ясного неба, сколько горя и слёз свалилось на людей. Отец наш в этот день вернулся домой, а через неделю и он получил повестку в военкомат. В тот же день его и других мужчин отправили на станцию Масловка. Там они пробыли десять дней, их сформировали в подразделения и отправили на Смоленское направление. Вот и закончилось моё детство. Я пошла работать вместе со взрослыми.

В конце сентября меня, двух моих подружек - Машу и Катю, мальчишку - подростка Мишку и деда Ивана Павловича из нашего колхоза направили эвакуировать скот из райцентра. Иван Павлович был с нами за старшего. В Нижнедевицке нам отсчитали триста коров, и мы погнали их через станцию Михнево на станцию Матрёнки. Наш путь лежал в Яблочное. Когда мы пришли в Яблочное, коров у нас никто не принимал. Двое суток мы просидели на бугре. Коровы голодные ревут, и нам хоть реви, есть нечего ни коровам, ни нам. Зори уже были холодные, а стадо бросать было нельзя. По законам военного времени – это было равносильно дезертирству. Наконец, на третий день, за коровами пришли люди, пересчитали их, и мы освободились от «бурёнок».

Где–то в середине августа от отца нам пришло первое и последнее письмо. Он писал маме: «Фрося, береги детей! У меня всё нормально. Я жив, здоров». И больше от него никакого не было слуха. Мама однажды послала меня проведать дедушку Кузьму Трифоновича. Когда я пришла к нему, дедушка спросил: «Что, от отца было письмо или нет?» Я сказала «нет» и заплакала. Он начал меня успокаивать: «Не плачь, может, письмо в дороге задержалось, надо ждать». Когда я вернулась домой и зашла в хату, мама лежала на земляном полу без сознания, сестрёнки и братишки сидели вокруг неё, а соседка - старушка сидела над ней с иконою. Мы первые в селе получили «похоронку», и мама от такого удара слегла и проболела до самой весны.

Я написала письмо бабушке Фёкле о нашей беде: «Дорогая наша бабушка, слёзы застилают мне глаза, и я не могу их сдержать. На нас обрушилось огромное горе, закатилось ясное солнышко, и померкла наша путеводная звезда. Погиб на фронте, на Смоленском направлении, 31 августа 1941 года смертью храбрых папа, и мы теперь осиротели: у нас нет ни родных, ни близких. Некому нас поддержать, и некому нам помочь. Мама с горя слегла в постель, и я не знаю, сможем ли мы выжить, и пережить боль утраты».

Мы думали, что не переживём это горе. И вот тогда навалились все недетские тяжести на мои руки и плечи. Топить печь было нечем, ходила по ночам воровать ольху в лесок, за соломой в поле украдкой бегала. Страху натерпелась, ведь очень строго было. Страшно подумать, что было бы, если бы попалась.

Когда мама понесла извещение о смерти отца в военкомат, нам назначили пенсию - семьдесят два рубля, а стакан соли стоил сто рублей. Мама сказала: «Ведь у меня шестеро детей, как же я на эти деньги кормить их буду?» А секретарь ответил: «Подойдёт время, и ты корову за эти деньги купишь».

Летом следующего года, когда начался сенокос, мама была ещё слаба, а в колхозе требовали, чтобы с каждого двора был косарь. В нашем колхозе появилось двое солдата, направленные из госпиталя в отпуск, потому что их родные места была занята немцами.

Один солдат узнал, что нам нужен косарь, пришёл к маме и сказал: «Если вы не против, то я буду за вас косить». Два дня он поработал, и женщины сказали, что им такой косарь не нужен, тогда пошла косить траву я. Мне было всего четырнадцать лет, и первое время было очень тяжело - косу не кому наточить, и приходилось налегать на неё изо всех сил. Пока ряд пройдешь, думаешь, сердце выскочит из груди. Постепенно стало всё налаживаться, я научилась косу точить, и тогда мне стало легче.

В конце июня 1942 года поползли слухи, что немцы приближаются. Появились и наши солдаты, они отступали в сторону Воронежа, шли усталые, грязные, голодные. Мы с ними делились всем, чем могли. Но когда они уходили, мы с грустью смотрели им вслед и думали: солдаты уходят, а что с нами-то будет? Однажды мы с мамой пришли с работы, и только подошли к своему двору, смотрим, со стороны болота бежит человек в военной форме. Он подбежал к нам и попросил воды, сказал: «Всё в горле пересохло, еле ушёл. В Нижнедевицке немцы».[1] Он выбежал на дорогу, и на его счастье ехала военная машина со стороны Першино. Красноармеец сел в эту машину, и они поехали в сторону Воронежа. Где-то через час появились немцы, они ехали, как на прогулку - в открытых машинах, пели песни, пиликали на гармошках. Нам было очень страшно. А ночью по главной дороге шли длинной колонной танки и машины. Потом в наше село Глазово приехали немецкие солдаты и комендант. Собрали сходку, назначили старосту, и началась новая жизнь под немецким гнётом. Хлеб убирали вручную и скирдовали, в поле снопы носили на носилках. А осенью молотили цепами.

Зима 1942 года выдалась снежная и морозная, нас чуть ли не каждый день гоняли чистить дорогу - десять километров - от сельского Совета до Нижнедевицка. Как мы выжили – один Бог знает. Днём на морозе в чунях и в фуфаечках, а домой придёшь, в ведре вода льдом покрылась. Чуни сушить положишь в печку, а они там только распарятся, потом еле-еле на ногу их натянешь. А немец в шубном пиджаке, в тулупе, в валенках, в меховых рукавицах ходит по дороге за нами с плёткой и орёт: « Русс, работай!», а если мальчишки отвлекутся, то мигом плёткой получат.

Наш дедушка – Кузьма Трифонович - всегда говорил, что победит наша армия. Как-то я пришла к нему, а у него сидели пожилые мужчины и разговаривали о положении на фронте. Один уверял, что «наши» уже не придут, а дедушка взял дощечку с мелком и сказал: «Немцы скоро побегут!» (и эти же слова написал на дощечке). А потом начал на дощечке рисовать: «Вот здесь наши, тут немцы, а потом вот тут и тут наши, а немец в мешке, ему податься некуда, один исход - бежать». Тогда один старик сказал: «Кузьма Трифонович, я думал, что ты разбираешься в военной обстановке, а ты рассказываешь какие – то сказки. Немец скоро до Урала дойдёт. У наших уже ни сил нет, ни техники». Но дедушка стоял на своём, и говорил: «Победа будет за нами!» Прошло где–то с неделю и утром со стороны Воронежа в морозном воздухе послышался такой звук, как будто шёл бой. Староста ходил по дворам, собирал людей прочищать дорогу, а мама моя ему говорит: « Дядя Паша, ведь это, наверное, «наши» наступают», а он ей сказал: «Смотри, не скажи еще кому такое, «ваши», они за Воронежем всю траву поели, и все босые и раздетые и драпают за Урал».

А через несколько дней немецкие обозы потянулись на Запад. Как-то ночью к нам заехали четыре немца, из нашего сарая выгнали корову, туда поставили своих лошадей, а нас заставили топить печку. Я ходила по двору, собирала дровишки для печи, пришлось ломать загородку и плетень. Печка накалилась так, что сидеть на печи нашим ребятишкам горячо, а немцы стенку пощупают, и опять требуют топить, а то «зимно» (холодно). Утром собрались немцы уезжать, а у одного пропал подшлемник. Немец стал кричать: «Матка, отдайте, а то киндер капут!» Взял автомат и стал целиться на печку, мы все подняли крик, а он опустил автомат, схватил шинель, и подшлемник выпал из рукава. И где-то, минут через десять, они уехали. Недалеко от нас стояла колхозная кузня, она была плетёная из хвороста. В войну её постепенно разобрали, остались одни колья, я утром глянула, а их кто - то спилил и унёс, а под снегом, метра на полтора ещё осталось. Я взяла лопату, и пошла, наполовину откопала, и вдруг слышу рядом со мной какие – то звуки: «вжик», «вжик». Я бросила копать и побежала домой. Оказалось, это немцы со стороны болота заметили меня, и начали стрелять. Они появились группами по несколько человек. Немцы и венгры шли, обвязав головы тряпками, голодные и обессилившие. Видно они от обоза отстали. Потом несколько дней мимо села проезжали немцы. Они требовали с нас молоко, яйца, чтобы мы им топили печь так, чтобы стены были горячие.

Как-то подъехали к колхозному двору несколько подвод солдат. А от них пришли к нам в хату двенадцать человек, и один сказал: «Матка, топи!» Я ответила: «Ну, как же топить, если тут даже пройти негде». Тогда он приказал немцам, чтобы они все вышли из хаты. После того, как все вышли, немец сказал маме: «Скоро у вас будут три жинки русских и три комарата венгерских». Прошло немного времени и к нам пришли три молодые, красивые женщины - сёстры Аня и Мария и их тётя Настя с мальчиком лет пяти. С ними была маленькая собачка, они звали её Ленин. Настя часто вспоминала Федю, своего мужа, командира Красной Армии. Моя мама спросила: «А что это ты с мадьяром (венгром) едешь?» Настя ответила, что Калман спас ей жизнь. Аня ехала с офицером, которого звали Имра. Мария ехала одна, она рассказывала, что их отец служил певчим при немцах, а ещё, что их село, называется Рукавкино. Когда они ехали с Вязноватовки по полю, их обстреляли с самолёта наши разведчики. На другой день Настя сказала, что они ещё сутки будут находиться у нас. Я им нагрела в чугунах воды, они помылись, потом пришёл Имра, принёс патефон, завёл его, когда послушал несколько минут, у него на глазах появились слёзы, он повернулся к нашей маме и сказал: «Матка! Не добро, капут на русской земле!» Уже стало темно, мы зажгли лампу, и вдруг в хату зашёл солдат с донесением. Имра сказал женщинам, чтобы они быстро собрались, и они мигом уехали. В эту ночь у нас никого не было. Днём, когда мы прочищали дорогу, а немцы ехали обоз за обозом, появились и наши «ястребки». Из самолётов не стреляли, а немцы держали нас дотемна, как живой щит, и не отпускали. Когда стемнело, мы разбежались.

Вечером часто пролетали самолёты. Мы с братишкой Петей выскакивали на улицу и смотрели на них, даже не раздевались и не разувались, когда заходили в дом, а лишь заслышав гул самолёта, выскакивали на улицу. По дороге без конца ехали немецкие обозы в направлении Курск – Белгород. Дорога проходила в четырех километрах от нашего дома, а скрип саней раздавался везде. Где-то около половины двенадцатого ночи легли спать. Ещё не успели заснуть, как услышали, что кто–то ходит под окнами. Мы очень испугались, думали, что это отставшие от своих немцы, и вдруг в дверь постучали. Мама вышла в сени и спросила: «Кто тут?» В ответ услышала: «Хозяюшка! У вас есть немцы в доме?» Мама сказала, что нет. За дверью раздалось: «Откройте нам, мы - свои». Это были самые долгожданные за полгода слова и самые желанные гости. Они вошли в нашу хату. Разведгруппа - восемь человек - красавцы, сибиряки, все рослые, удалые. Одежда на них тёплая: валенки, тёплые рукавицы, а сверху белые маскировочные халаты. Мы не верили своим глазам. Разведчики стали расспрашивать, где немцы, мы ответили, что днём в селе не было никого, а сейчас мы не знаем. Они спросили у мамы: «Где хозяин?» Мама сказала, что муж погиб на фронте. Солдаты спрашивали, как мы жили при немцах, кто обижал? Мама сказала им: «Жили как все, никто нас не обижал». В саду они у нас установили пулемёт и по очереди дежурили. Шесть человек остались у нас, а двое разведчиков пошли по селу. Ночь прошла спокойно, а утром, в одной хате, оказалось два немца, они открыли стрельбу и ранили разведчика. Днём у нас никого не было, в соседнее село Першино из Синих Липягов приехали немцы. Они расположились по домам, а на церкви установили пулемёт. Завязался бой, и продолжался он два дня. «Наши» никак не могли выбить немцев из церкви. Потом, со стороны с Вязноватовки, прибыли солдаты с «катюшей» и установили её на окраине села. Нам приказали, чтобы покинули хату и залезли в погреб, потому что, если через полчаса немцев не выбьют из церкви, то в бой вступит «катюша». Бог дал, что немцев выбили из церкви без кровопролитного боя. А в селе Першино были страшные бои: много было убитых немцев, наших солдатиков, погибли местные жители, сгорело несколько домов.

Когда закончился бой, солдаты расположились в домах, и после трудного боя, в тепле, они уснули как дети. В одной небольшой хате жили старик со старухой. К ним пришли ночевать четыре солдата, и с ними командир, сын легендарного героя Гражданской войны Василия Чапаева. Старуха натерпелась страху и не могла уснуть. В полночь она вышла на улицу и услышала скрип саней и чужую речь. Бабушка быстро разбудила солдат, они подняли тревогу и вступили в бой. Когда бои закончился, солдаты, оставшиеся в живых, отправились на Курское направление.

Это было весной 1943 года. К нам в село приехали солдаты на отдых. Их разместили по квартирам. Нам поставили трёх солдат: двух татар, один из них молодой – Хасанов, а второй - отец шестерых детей – Ахмедьянов, третий - украинец Шаповалов. Однажды, я пришла с работы, а к нам зашёл молодой солдат. У меня на столе лежала тетрадь, я взяла её и положила на полку. А солдат сказал: «Девушка! Я не знаю, как вас зовут, дайте, пожалуйста, посмотреть тетрадь». Я сказала: «Это мои записи по работе». А Ахмедьянов сказал солдатику: «Говори женские имена, как угадаешь, так и получишь тетрадь!» И он начал называть все женские имена, которые знал. Когда сказал Маруся, Ахмедьянов сказал, что, наверное, так. Этот солдат назвался Николаем, он был из Казахстана и иногда заходил к нашим постояльцам, мы разговаривали с ним.

Солдаты пробыли у нас две недели, потом они несколько дней находились в лесу, за селом Першино, а оттуда их отправили на фронт. В августе я получила письмо от Николая. Письмо было с фронта. Второе письмо я получила из госпиталя, его ранило в ногу. Я ему написала ответ, а потом он прислал письмо из дома. Он писал, что обстановка в их селе очень тяжелая и, что ему у нас понравилось и, если мы непротив, то он согласен приехать к нам. Он просил написать ответ. Тогда мне было всего 16 лет. Я маме побоялась рассказать о предложении Николая, а сама подумала: ведь у нас дома такая бедность, что ни обуться, ни одеться, лишней тряпки в доме нет, хатенка маленькая. В семье шесть душ человек, а я из детей самая старшая, кто будет младших поднимать. На письмо Николаю я так и не ответила.

В начале мая у нас случилась беда. Умер мой братишка Коля. Ему было 11 лет. Он заболел, а лекарства для лечения не было, и поэтому мы его не спасли. Не передать словами горечь утраты, боль и отчаянье. Вот и ещё одна жертва войны.

В июле 1943 года начали направлять людей из колхоза на восстановление Воронежа. Из нашего колхоза направили мою подружку Настю. Она отработала две недели и приехала на выходные взять смену белья и продукты. Когда она возвращалась в Воронеж, на станцию Курбатово налетел немецкий самолёт и стал бомбить. Настю ранило осколком в руку. Её на военной машине привезли в Нижнедевицкую больницу. На другой день военные врачи осмотрели ёё и сказали: «Надо оперировать». Насте сделали операцию, ампутировали руку, а она не пришла в себя, умерла. Как это было страшно. Мы очень скорбели по ней, ведь война унесла её жизнь в расцвете лет.

В 1944 году в наше село вернулся Потапов Алексей Яковлевич - инвалид, без ноги. Он воевал в блокадном Ленинграде. Он рассказывал, как его ранило в ногу, и ему её резали три раза «по живому», без наркоза. Он был на костылях. Первое время, мы не могли смотреть на него без волнения. А мама наша говорила: «Дети, пусть бы ваш отец вернулся без обеих ног, но мы были бы вместе». Наш дедушка, Кузьма Трифонович, умер в апреле 1945 года, две недели не дожил до победы. А как он ждал этот день! Мы тоже ждали этот день, но боль утраты близких – отца, братишки, дедушки не утихала, а ещё становилась сильнее, когда другие дождались своих родных и близких. Мы остались одни. Не кому было нам помочь. Сколько мы перенесли горя, обид, унижений, и непосильной работы. Но Господь Бог дал нам силы и терпенья. Мы всё перенесли. Война кончилась.

После освобождения, жизнь не сразу наладилась. В селе были одни женщины и дети. Подростки работали на равнее со взрослыми. Хотя мы были голодные, работали не покладая рук, стараясь показать себя, бодрясь друг перед другом. Если присядем отдохнуть на несколько минут, кто–нибудь вдруг подаст команду: «А ну поднимайтесь! Давайте поработаем на благо Родины!» Сейчас о нас говорят: «Вы работали за палочки!» Это не так, я думаю, что мы работали не за палочки, а за лучшее, светлое будущее, которое хотели построить для себя и для вас.

Весной государство выделило суду на зерно для посева. Получать мы ходили на станцию Курбатово, где–то тридцать километров от нашего села. Ходили пешком на станцию. Приходили в Курбатово во второй половине дня. Занимали очередь за зерном. Снимали квартиру, ночевали, а утром шли домой. А через ночь такая же история повторялась. Лошадей в колхозе не было. Работали на волах, и даже на коровах.

Постепенно начали возвращаться мужчины с фронта, оставшиеся в живых. Сначала возвратились те, которые постарше. А потом молодые ребята, но их пришло мало. Те, которые были с 1926 года рождения, служили по семь лет. А те ребята, которые вернулись искали себе невест таких, чтобы была с домом или коровой в приданое. Нас, девчонок, после войны было много, и многие, чего греха таить, так и остались невестами.

В 1947 году была страшная засуха. Даже на огородах ничего не родилось. Весна подошла. Начали собирать траву, щавель конский, сурепку. У кого лес был не далеко, собирали жёлуди. Подошла рабочая пора, в поле поставили сторожа, чтобы даже дети не собирали колоски. За один килограмм зерна судили, давали срок до трёх лет. За опоздание на работу, тоже судили.

Налоги были большими. С каждого двора нужно было заплатить четыреста рублей деньгами, сдать двести яиц, триста литров молока с коровы и мяса сорок килограммов. Если в хозяйстве даже не было никакой скотинки, ни цыплёнка, ни курёнка, где хочешь, там и бери и плати налог. Потом начали подписывать на государственные займы. Добровольно, но обязательно с нажимом и угрозами. Налоги всё прибавлялись. Когда исполнялось 18 лет, накладывали холостяцкий налог в 150 рублей, затем появился налог на сады. Приезжал из района уполномоченный и с ним вместе по дворам ходили члены правления, и считали фруктовые деревья (яблоки, сливы, груши). За каждое фруктовое дерево полагалось заплатить налог, да такой, что фруктов не захочешь. Были случаи, когда ночью, тайком, люди пытались спилить дерево. Добро, если соседи хорошие, а если плохие, то донесут, за это тогда по головке не гладили, могли и вредительство пришить.

Много несправедливости было, но мы старались находить что-то хорошее в своей жизни. Молодые – хорошо, здоровые – тоже хорошо, урожай хороший уродился – спасибо Богу. Свадьбы отмечали всем селом, праздники гуляли всей улицей. Верили в то, что впереди нас ждёт новая счастливая жизнь, что всё плохое позади.

Какие моему поколению трудности пришлось пережить. Всё вспомнишь, даже не верится, что это всё было в моей жизни. Я прожила долгую, трудную жизнь. В этом году 8 марта мне исполнилось 85 года. Чего только я не повидала в жизни и думаю: «Почему в войну люди были проще и добрее? Или мы были задавлены работой, или общее горе объединило людей?» Белый свет ненагляден, а жизнь не смотря ни на что прекрасна. Я смотрю телевизор и удивляюсь происходящему в мире, и каждый раз жду, что же ещё будет нового?

Слушала я Анастасию Васильевну и думала о том, что удалось пережить этой маленькой и хрупкой женщине, и задавалась вопросом: смогли бы все эти испытания достойно вынести я и мои сверстники?

У детей войны разные судьбы, но всех их объединяет общая трагедия, невосполнимая потеря прекрасного мира детства, эта та цена, которую они заплатили за нашу победу, выстрадали и выстояли, не в срок повзрослевшие, не по годам мудрые и невероятно стойкие.

[1] Во время Великой Отечественной войны, в первых числах июля 1942 года Нижнедевицкий район был оккупирован немецко-фашистскими захватчиками. Освобожден в ходе Воронежско-Касторненской наступательной операции в конце января - начале февраля 1943 года.